Его подозревали агентом КГБ

Президент Израиля Хаим Герцог, издатель Илья Левков и поэт Евгений Евтушенко на Иерусалимской книжной ярмарке 1993 года. Фото Liberty Publishing House

Илья Исаакович Левков (р. 1943) – писатель, политолог, основатель издательства «Либерти» (Нью-Йорк, 1984). В 1956 году эмигрировал с семьей из Вильнюса в Израиль. Там получил университетское образование. В 1967 году переехал в США (Чикаго). Окончил аспирантуру в Брандайсе, слушал курсы у ведущих экспертов Гарварда – Адама Улама и Ричарда Пайпса, в 1969 году принят на докторскую программу в Колумбийском университете под руководством Збигнева Бжезинского. В 1972 году получил стипендию в Свободный университет Западного Берлина для исследования адаптации и динамики Социал-демократической партии Германии. Издательство «Либерти» выпустило более 750 книг.

Изучать политологию в трех культурах на трех языках – вот что придает глубину работе Ильи Левкова. Несмотря на длительное теоретическое образование, его больше тянуло к практической работе, чем к чисто академической карьере. Может быть, это произошло потому, что среди учивших его профессоров пятеро были советниками президентов и министров. Его первый научный руководитель в Иерусалиме был в 30-е годы секретарем Владимира Жаботинского, а последний – советником Вилли Брандта. Илья Левков пошел по их следам, совмещая аналитику с ее прикладным применением для достижения политических целей. С Ильей ЛЕВКОВЫМ побеседовал Владимир СОЛОВЬЕВ.

– Илья Исаакович, посмотришь вашу биографию: официальная справка – не более. Тот же Вильнюс взять. Я был уверен, что вы в Вильнюсе родились, не зная, когда именно.

– В 43-м евреев не рожали в Вильнюсе, а убивали…. Я родился в изгнании далеко-далеко от Вильнюса, в «бермудском» треугольнике – Казахстан, Китай и Кыргызстан.

– Liberty publishing house. Сама предыстория этого издательства – с детективными коленцами. Вы выбили двум нашим общим знакомым четырехлетний грант на издание журналов и в качестве бесплатного приложения хотели предложить им к изданию русскую рукопись невозвращенца Аркадия Шевченко «Разрыв с Москвой», которая вот-вот должна была выйти по-английски и стать бестселлером. Однако облагодетельствованные друзья вас покинули. В конечном итоге вам ничего не оставалось, как, засучив рукава, самому взяться за дело. Вот я и говорю: не было бы счастья. Или как пишет Бродский, «именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер». Свою издательскую деятельность вы начали с козыря. Как вам удалось раздобыть рукопись Аркадия Шевченко?

– Благодаря нашей дружбе с Ашбелем Грином, владельцем издательства «Кнопф», которое специализировалось на нобелевских лауреатах, но не только, конечно. Однажды Ашбель зазвал меня к себе, закрыл дверь на ключ и под большим секретом и клятвой о неразглашении дал прочесть galley-proof (англ. – предварительная версия публикации, предназначенная для рецензирования авторами, редакторами и корректорами. – «НГ-EL») книги «Разрыв с Москвой» заместителя генсека ООН невозвращенца Аркадия Шевченко. Несколько дней кряду, не покладая рук и не выходя из кабинета Грина – таково было условие, – я вычитывал книгу, делал необходимые поправки, замечания, пояснения, комментарии. Мера за меру. Наугад спросил у Ашбеля, сколько материала не вошло в книгу, имея в виду, что отбракованные куски могут быть чрезвычайно интересны для русскоязычного читателя. «Около половины пришлось вырезать», – ответил Ашбель. Мой вопрос ошарашил мнительного Шевченко. Кстати, некоторые люди даже подозревали, что я агент КГБ. А информация об американском издании, само название книги и имя автора держалась в строжайшей тайне даже от распространителей и книжных магазинов. Ну да, ради взрывного эффекта и пущей сенсации. И вот в воскресенье поздно вечером Шевченко появляется в самой популярной телепрограмме «60 минут» и оповещает urbi et orbi о своей книге. Гром среди ясного неба. А на следующее утро фургоны доставляют сенсационную книгу во все книжные магазины Америки. И вскоре – русское издание с обложкой Вагрича Бахчаняна.

– Эффектный дебют. Как вам все удалось подгадать: книга невозвращенца, вырвавшегося на свободу, как здесь писали, хотя в тогдашней советской терминологии – «предателя родины» соединилась с таким знаковым названием, как «Либерти»?

– Не с ходу. Поначалу я зарегистрировал издательство как Chekhov publishing house, которое было основано в 1943 году. Одним из его основателей был мой профессор в Колумбийском университете, и сделал я это по его наводке. Но тут коса нашла на камень. Со мной связался Эд Клайн, который возглавлял издательство со схожим названием Chekhov publishing company и специализировался исключительно на книгах советских диссидентов, начиная с «Хроники текущих событий». Он опасался, что будет путаница с аналогичными именами. Резон в этом был, хоть у меня было юридическое право на название. Так родилось название «Либерти».

– Коли зашла речь об имени издательства, вот история, с ним связанная. Когда мы с Еленой Клепиковой выпускали в Москве наше мемуарное пятикнижие «Памяти живых и мертвых», вы помогли нам советами и материалами. Особенно с томом «Не только Евтушенко» о шестидесятниках. В тетрадке иллюстраций одна полоса так и называется – «Евтушенко на свободе!». В двойном, понятно, смысле, имея в виду свободу как таковую и ваше издательство – там логотип «Либерти» (статуя Свободы изнутри раскрытой книги), чудесный портрет Евтушенко и снимок с Иерусалимской книжной ярмарки 1993 года – президент Израиля Хаим Герцог, Евтушенко и вы. Незадолго до смерти Женя нам написал: «Я люблю людей не за то, что они меня любят, а за то, что я их люблю. Володя и Лена, наши сложные, но все-таки неразрывные отношения…» Вас с Евтушенко связывали иные отношения, не только деловые.

– Мы так много последние дни говорим о Евтушенко, что он мне сегодня впервые приснился. Веселый, улыбающийся и почему-то подмигивающий мне. В окружении своих фэнов, он раздавал автографы.

– Так, наверное, и было, когда вы привезли его на Иерусалимскую ярмарку?

– Ну, не буквально. Я прилетел из Нью-Йорка, а он из Талсы вместе с Машей…

– Насколько я знаю, вас познакомил Берт Тодд, профессор русской литературы в Куинс-колледже…

– Берт был удивительный человек, профессура для него – не главное. Фактически он был импресарио нового поколения русских писателей. Это он сбросил десант московских поэтов и прозаиков на Америку, организовав их поездку по городам и весям страны. Аксенов, Ахмадулина, Вознесенский и прочие, но главным был Евтушенко, которого американы знали по «Бабьему яру» и «Наследникам Сталина». Берта с ним связывала тесная дружба. С его слов, ближе друга у него не было. И вот однажды Берт говорит мне, ссылаясь на Евтушенко, что из всех издателей ему больше всего нравилась очаровательная испанка из Мадрида и Левков из Нью-Йорка. Шутил Женя или говорил всерьез, леший его знает, но инициатива принадлежала ему. В тот же вечер мы с ним и познакомились в узкой, тесной, очаровательной кампашке. С тех пор сотни и сотни часов вместе в Брюсселе, Москве, Нью-Йорке, Иерусалиме. Помимо деловых, лирические отношения. Достаточно сказать, что он дружил не только со мной, но и с другими поколениями Левковых – моим отцом Исааком и сыном Бенджаменом.

– Что именно вас в Евтушенко поражало больше всего? Что запомнилось – от главного до анекдотического?

– Я издал две книги Жени. Сначала его «Избранное» со стихами с 1950 по 1991 год – зеркальное отражение его английского «Избранного», с теми же номерами страниц и с аналогами первой и последней строфы каждого стиха. И вот в разгар этой сложной творчески и технически работы, где-то под конец 1992 года, Женя сообщает мне по секрету, что заканчивает автобиографический роман под знаковым названием «Не умирай прежде смерти», и рассказывает сюжет. «Такой роман должен выйти в бессмертном городе», – говорю я. «А есть такой город?» – спрашивает Женя. «А то! Город мира Йерушалаим». Женя, с его практическим инстинктом, мгновенно все усек и загорелся. Таким я его видел впервые. «Между прочим, – говорю, – весной там каждые два года международная книжная ярмарка. Следующая – в апреле 1993-го». «Успеете?» – удивляется Женя. Я отвечаю вопросом на вопрос: «А вы?» – «По рукам! » Что меня всегда в Жене поражало, что если он и романтик, то весьма практический. Как в нем это уживалось? Прагматик-идеалист.

– И оба успели?

– Не торопитесь. Если вы думаете, что это вся история, то глубоко заблуждаетесь. Времени в обрез, но мы, засучив рукава, как говорится… И тут вдруг буквально за две недели до открытия ярмарки и появления – кровь из носу! – книги в Иерусалиме Женя присылает из Оклахомы новую главу – на основании полученного длиннейшего факса из Москвы во время его пребывания в Лондоне. С припиской: «Умоляю, умоляю, умоляю, спаси меня!» Вы догадываетесь, о чем эта вставная глава?

– Скорее знаю. О клубке их отношений с Бродским. Я знаю эту общеизвестную теперь историю со слов обоих пиитов, а потому только скажу пару слов в качестве пояснения. У Бродского была застарелая обида на Евтушенко, вдобавок он терпеть не мог конкурентов. Читатель скажет: «Какой Евтушенко ему конкурент!» В поэзии, может быть, не конкурент, но в знаковой системе эпохи у Евтушенко место значительно большее, чем в русской поэзии. Не говоря уже об американском культурном истеблишменте: два поэта-культуртрегера, два полпреда русской культуры на один космополитичный Нью-Йорк – как поделить между ними аудиторию?

– Вот-вот! А теперь представьте, что книга практически готова, а Женя умоляет меня вклинить в ее середину главу «Пиджак с чужого плеча» об этих его конфликтных отношениях с Бродским. «Если я этого не сделаю сейчас и если Иосиф опередит меня и уйдет в лучший мир раньше, а я опубликую эту главу postmortem, меня все будут обвинять, почему я не сделал это при его жизни?» А дальше, чтобы убедительнее, стихами: «Если ты сумеешь вставить правку,/ То я дам рифмованную справку,/ Что во веки вечные веков/ Лучшим был издателем Левков!» И постскриптум – прозой: «А еще готов встать перед тобой на коленях – в любой точке земного шара – у Стены Плача или на Красной площади! Уважь старого великого русского поэта, Илюша!»

– Ну, после такой слезной просьбы в стихах и прозе…

– Со стороны, может, и так. Но на наших часах оставались те же 24 часа в сутках, ни секундой больше! Полетела вся верстка. Мы тогда были как раз в переходе с композита на компьютер, в котором были неофитами. И так работали до трех часов ночи ежедневно. А тут, день и ночь – сутки прочь. Да, успели, но чего это нам всем стоило. Не знаю, лучший ли я издатель, но геройский – несомненно.

– Однако на фотках с Иерусалимской ярмарки вы выглядите свеженьким, как огурчик с пупырышками.

– А что мне оставалось? Программа ярмарки была уплотненной до предела. Женя не отходил от меня ни на шаг. Представитель? Переводчик? Я близко знаком с директором/основателем ярмарки Зеэвом Биргером и его правой рукой Йоэлем, а потому устроил Евтушенко вип-отель в престижном месте для самых вельможных гостей города. В одном из центральных залов, с видом на римскую стену города устроил встречу с русскоязычными фанатами Жени. Зал был забит, на всех подоконниках сидели его почитатели. Ток и энергия зала напомнили Жене его ежегодные встречи в Политехническом в Москве. Так он мне сказал. А потом я устроил интервью на самой популярной программе ТВ «Поп-Политика» и выступление Центральном культурном клубе Израиля в Тель-Авиве. Но больше всего нам обоим запомнилась, не поверите, встреча в Галилее, на огромной лужайке, ночью, под звездным небом… Иерусалимская книжная ярмарка – это огромная космополитная мишпуха, где все встречаются со всеми. Я свел Женю со всей этой мировой закулисой, начиная от израильского президента до мэра Иерусалима, будущего израильского премьера. Вплоть до немецкого издателя. Почему я его упоминаю? Вот что меня еще раз поразило – это практическая хватка моего друга, идеалиста и романтика. Он ухитрился тут же, на ярмарке заключить договор на немецкое издание своего автобиографического романа. Эта поездка нас сблизила и сдружила, хотя я не писал ни стихов, ни прозы, не щеголял своими скромными знаниями. Как это у Ахматовой? «Есть в близости людей заветная черта…» Вот именно – что-то заветное, сокровенное, глубинное было в наших с Евтушенко отношениях. Мы были знакомы семействами, и свою книгу стихов на английском языке он надписал моему сыну Бенджамену, гарантировав, что будет его best man…

– Как театр начинается с вешалки, так издательство – с обложек. С обложек начинались и скандалы. Взять хотя бы резонансную историю с книгой Янова «Русская идея и ХХ век». В Кельне я показал обложку Льву Копелеву и Раисе Орловой, и оба всячески меня от нее отговаривали: «Это будет отличная мишень как для левых, так и для правых». Так и оказалось – скандал вызвала прежде всего обложка и только потом сама книга. Как вы решились на это провокативное издание?

– Хотите верьте, хотите нет, но влияние оказала мадам из полуофициальной организации по распространению в СССР изданных в США русских книг. Вы знаете, о ком я говорю. Весьма идеологизированная, тенденциозная дама. Я с ней связался и спросил, сколько она возьмет экземпляров готовящегося издания. «Ни одного! – получаю в ответ. – Александр Исаевич против этой книги». Это меня и подзадорило. Вопрос был решен – я запустил книгу Янова в производство. На свой страх и риск.

– У вас чутье на таланты. Я не только об авторах. До самой своей смерти Бахчанян делал обложки для «Либерти». Это как бы был второй логотип издательства. Вот почему ваши книги не спутаешь ни с какими другими. Я бы сказал, что эти его обложки – вровень с другими его творческими эманациями – рисунками, мемами, приколами, устными байками и проч. Часто его обложки превосходили книги. Вагрич подарил мне первоначальную обложку моего футуристского романа «Операция «Мавзолей» – обложка прекрасная, отвечающая моей концепции: Ленин на кресте с соответствующей надписью INRI, то есть Царь Иудейский. Я знаю, что Бахчанян держался на плаву только благодаря работе у вас. Фактически был в штате издательства?

– Если издать непошедшие обложки Вагрича – отличная вышла бы книга! Книга обложек. Вот вам история с «Игрой патриотов» Тома Клэнси, которую я издал вслед за его «Охотой за «Красным Октябрем». Том написал предисловие к русскому изданию, а обложка Вагрича Бахчаняна – драматическая, не говоря уже о том, что текст был отпечатан морским цветом. Зато с «Игрой патриотов» возникли проблемы. Я предложил Вагричу идею обложки – затемненный ирландский паб, пиво льется рекой, и братаны ирландского сопротивления играют в дартс, а мишень, в которую они метают дротики, – портрет ненавистного принца. Вагрич, конечно, переувлекся: взял фотографию принца Уэльского, 85% его лица покрыл мишенью, но принц Чарльз все равно если не узнаваем, то угадываем. Послал Тому Клэнси экспрессом первый экземпляр. Не дождавшись звонка Тома, звоню ему сам: «Ну, как?» Молчание в трубке, а потом Том упавшим голосом говорит, что Ванда, его супруга, не спала всю ночь. «Почему?» – спрашиваю. «Боится, как бы эта обложка не была воспринята как сигнал к действию». – «???» – «Ну, призыв к покушению». Что было делать? В последний момент я остановил траки с готовыми книгами и заказал Вагричу новый дизайн. На этот раз решение было простым и плоским. В ночной тьме летит пассажирский самолет, на хвосте которого зеленеет клевер. Спустя пару лет чета Клэнси разошлась, надеюсь, не из-за этих выкрутасов. Понятно, о таких скандальных тонкостях не подозревали сотни тысяч российских читателей, когда я переиздал обе книги Тома Клэнси в московском издательстве «Новости». С Вагричем нас связывала многолетняя дружба. Мы встречались у него дома и часами говорили. О его окружении в «Литературке», которую, как «Правду» и «Известия», я чуть ли не с религиозным рвением выписывал много лет на Манхэттене. Внимательно выслушивал я его рассказы о харьковской юности, о немецкой оккупации города, о его бабушке, которая пережила геноцид 1915 года. «Ты на 100% армянин?» – удивлялись мы. «На 150. Мачеха тоже была армянкой». Всех, кто приходил к нему, включая мня, заставлял сделать рисунок в его записной книжке. «Да я не могу кривую линию нарисовать», – говорю. Вагрич: «Человек рисует то, что может вообразить его мозг». Вот что ему было важно – заглянуть в чужой мозг. Идеи для книг предлагал я, если таковые у меня имелись. Та же «Охота за «Красным Октябрем» – я хотел создать динамику, а потому предложил изобразить, как выныривает подводная лодка из бурлящих вод океана. В американском английском есть термин white waters – бурлящие горные реки. Вагрич добавил к динамике телеграфный шрифт. Случались, конечно, и разногласия. С тем же Шевченко. Мое предложение – известная картина Рене Магритта: прорыв человека сквозь кирпичную стену, которая оказывается Кремлевской. Поспорили, и я принял его вариант, потому что там был изображен глагол – разорванный лист. Как правило, Бахчанян занимался коллажем лицевой обложки. К задней – отменно равнодушен. Однажды чуть не дошло до ссоры. С книжкой Аркадия Арканова, титул которой придумал я, – «От Ильича до Лампочки». Вагрич изобразил Ленина в пеленках, усеянных вопросительными знаками. На задней обложке я поставил красный силуэт лампочки – под стать теме и сюжету. Вагрич страшно обиделся – ведь теперь все подумают, что это дело его рук, и потребовал, чтобы впредь в выходных данных всегда указывалось, что Вагрич Бахчанян – автор дизайна лицевой обложки.

Источник: ng.ru