Когда правительство «озорно» и «громадно»

Власть может причинять зло и созодать добро, выручать либо убивать, врать либо гласить правду. Это власть! Фото Reuters

На вопросцы ответственного редактора приложения «НГ-сценарии» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает научный сотрудник кафедры гос политики МГУ (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова), кандидат политических наук Кирилл ТЕЛИН.

– Кирилл Олегович, я поглядел и послушал на канале YouTube вашу весьма увлекательную лекцию. Она начинается с рассказа о британском философе Томасе Гоббсе. В 1651 году этот ученый-материалист опубликовал книжку «Левиафан». В библейском истолковании слово обрисовывало всего только ужасное морское звериное, но Гоббс придал ему куда наиболее обширное значение. Сиим словом он обозначил то, что мы на данный момент называем государством… Я верно все сообразил?

– В целом правильно. «Левиафаном» посреди XVII века Гоббс вправду называл правительство либо в целом политический порядок. Наиболее того, спустя практически полтора века Александр Радищев в известной книжке «Путешествие из Петербурга в Москву» по-своему повторит гоббсовскую метафору, обозначив современное ему правительство как «чудище обло, озорно, громадно, стозевно и лаяй».

– Что все-таки два таковых мыслителя не могли (любой в свое время) как-то ослабить воспоминание от массивного и пугающего вида чудовища, наводящего таковой кошмар?

– Это, естественно, очень суровый образ, но нужно осознавать, что и Гоббс, и Радищев – любой по своим причинам – преднамеренно преувеличивали «кошмар» страны. Здесь принципиально увидеть, что мы с вами, естественно, не увидим никакого привалившегося к стеночке Левиафана за нашими окнами, как нет там и цельного «стозевного» монстра. И основная причина этого в том, что «стозевность» разбита на малеханьких зверьков, любой из которых считает себя винтиком большой машинки, верным представителем и носителем муниципального авторитета, другими словами власти. «Правительство» – это постоянно весьма разнородный ансамбль, а иногда и оркестр в духе басни Крылова, с ишаком, козлом и, естественно, косолапым мишкой. Наших школьников – да, думаю, и не только лишь наших – до сего времени учат благовоспитанной, но достаточно глупой формуле: «Правительство является субъектом муниципального управления». И вот до конца жизни граждане носятся с данной мантрой, обращаясь к «государству», которого, как Петербурга в одной песне, и вовсе-то нет. Ведь по сути за зонтом «страны» прячется непростой процесс, сложные дела реально функционирующих императивных субъектов, при этом со своим осознанием «страны» и его назначения.

– Другими словами страшиться страны как страшного монстра библейских масштабов все-же не следует?

– Нас к этому подталкивает очередное событие: разные создатели – от янки Скотта до норвежца Рингена – не один раз подчеркивали, что мы часто переоцениваем могущество страны. Наиболее того, почаще всего его переоценивают сами муниципальные деятели – время от времени из благих, время от времени из алчных побуждений. Ведь, по гамбургскому счету, большая часть их деятельности – это бессчетные законы, распоряжения, приговоры, правила, правовые акты, которые еще нужно применить и воплотить…

– Но это разве не настоящая работа власти, как говорится, на местах?

– Ну вот поэтому Ринген и пишет, что в определенном смысле и в массовом порядке никакой бюрократ как раз никогда ничего не делает. Он показывает иным, что им необходимо созодать. А когда мы объединяем с позицией о «разорванности», дискретности страны, то получаем величавое огромное количество разрозненных указаний – не только лишь от президента, от правительства и уж тем наиболее не только лишь от депутатов, да и от тех, кто эти решения доставляет. А «доставлять» в этом случае означает и «разъяснять», и «трактовать», и «использовать»…

– Но разве все эти интерпретаторы не входят в работающую сверху и до самых низов пирамиду, либо, как у нас молвят, вертикаль власти? Есть же прописанная для всех уровней система возможностей…

– Система-то есть, и вертикаль у нас в головах исправно существует. Жалко, что в большей степени лишь в головах она и остается. Мы достаточно нередко лицезреем, как на больших совещаниях руководящие лица от всей души удивляются: как это так, мы же желали А, а вышло Б. Подать сюда Ляпкина-Тяпкина, пусть отвечает! Вся муниципальная машинка вначале нацелена на то, что с обыкновенными людьми ведут работу до этого всего нижестоящие «винтики», которые являются малеханькими, но все-же носителями власти, ее авторитета и силы. На их постоянно можно перенести ответственность. Их можно показательно выпороть на псарне, пардон, выслать в отставку. Вообщем, компенсацией за такие неудобства являются возможности по реальному распоряжению чем-либо – такая делегативная демократия в виде матрешки.

– Другими словами вы считаете, что правительство не цельный субъект, а разрозненный институт, в каком появляются самые различные дела и конфликты?

– Совсем правильно, и так, естественно, считаю не только лишь я. Можно увидеть, что конкретно эта логика конфликтов, разночтений, пересекающихся интересов часто рождает и резонансные конфликты. Бюрократ локального уровня, типичный державный вахтер, допускает ошибку – представим, выносит несправедливое наказание либо проявляет неприемлимую инициативу, – а позже просто опасается признавать собственный промах. Ему прибыльнее и легче придумать всякую причину, только бы не наказали его самого. Он гласит о подрывной работе янки, о кознях либеральной тусовки, о том, что не до конца мы еще встали с колен…

В годы «шестидесятников» театр умел созидать
власть забавнй. Сцена из спектакля
«Современника» по пьесе Евгения Шварца
«Нагой повелитель». Фото РИА Анонсы

– Но почему таковая «внимательность» насчет «провокаторов либо «пятой колонны» практически постоянно находит поддержку власти, а неважно какая критика крайней постоянно встречается в штыки?

– Это как раз весьма понятно. Помните, президент как-то произнес про то, какие уроки по наружной политике ему дали ленинградские улицы? Ну и тут та же дворовая тема: «собственных не сдаем», либо, как выразился один мой хороший друг, «российская власть ни перед кем на колени не встает», включая, к огорчению, собственных людей.

Вот представьте, что завтра начнется какая-то большая внутренняя очистка… У товарищей во власти сходу же возникнут вопросцы: минуточку, как же вертикаль, как «единство за всех, и все за единство»? Почему плохо работает большая часть, а наказывают лишь меня? Для современной системы допустима, как в старенькые добрые времена, критика «отдельных перегибов на местах». Но фундаментальные претензии она просто отметает, нейтрализуя таковых критиков и объявляя их христопродавцами либо безумными. Как Чаадаева в свое время.

– Вы считаете, что большая толика конфликтов рождается в противоборстве региональных либо местных властей с федеральным Центром. Вы могли бы привести примеры такового противоборства?

– У нас есть один всем узнаваемый пример такового противоборства – это, естественно, Чеченская Республика, которая и финансируется, как мы помним, впрямую Аллахом, и нередко становится ареной для противоборства главы региона и федеральных властей в лице то Мишустина, то Бастрыкина. При этом показательно, что в большинстве таковых конфликтов провластные СМИ (Средства массовой информации, масс-медиа — периодические печатные издания, радио-, теле- и видеопрограммы) их показательно игнорируют. Хоть у нас по Конституции и симметричная федерация, но на самом деле – из-за неформальных связей, личных знакомств, «особенного положения» некие главы регионов как и раньше наиболее равны, чем остальные. Большая ошибка – недооценивать неформальное «подбрюшье» хоть какой гос власти, а уж нашей-то и подавно.

При всем этом еще одна неувязка противоборства центра и регионов – это, непременно, зыбучий нрав российского федерализма, который оказывается слабее, чем центробежные тенденции в конституционно унитарной Испании, к примеру. Губернаторы у нас как бы «1-ые на деревне», с сиим тяжело спорить, но все соображают, как выстроены дела большинства из их с федеральным Центром. Доходы регионов до сего времени очень зависят от воли федерального Центра, а возможности им как и раньше исправно «делегируются». Недозволено сказать, что региональные элиты отлично это принимают.

– Как вы думаете, в современных государствах, в их отношениях меж собой и в отношениях определенной власти со своим определенным обществом еще много либо не достаточно архаики, неискорененных пороков, не соответственных времени проектов и т.д.?

– Могу, естественно, ответить кратко и емко: хватает, но, мне кажется, тут принципиально уточнить два момента. Во-1-х, мы не пассажиры какого-то парящего в светлое будущее поезда, который издавна преодолел оставшиеся в прошедшем станции и полустанки, потому тотчас отделить «архаику» от чего-то «соответственного времени» весьма тяжело. А во-2-х, мы должны осознавать, что при «рассыпающемся» нраве страны мы должны признать буквально такое же состояние комфортного термина «общество». Никакого цельного субъекта под заглавием «общество», который бы соединял воединыжды всех людей, все население, тоже не существует.

– Вы упоминали социолога Джеймса Скотта, который писал посреди остального про парадокс безгосударственных обществ. Скажите, а нам, рядовым гражданам, что лучше и прибыльнее – нехватка страны либо его раздражающий излишек?

– Весьма непростой вопросец, хотя тут мне на мозг сходу приходит реплика экономиста Андрея Колганова: «В Рф страны сразу и очень много, и очень не достаточно». Так что мы, можно сказать, сразу страдаем и от нехватки, и от излишка. Голова у нас потеет, а ноги зябнут.

Хоть какой педагог муниципального университета не даст мне соврать: отчетность наших образовательных учреждений – это бессчетные, монструозные горы бумаг, форм и бланков. Часто с этим же сталкиваются представители бизнеса – хоть я и не полностью солидарен с их требованиями «отменить все устаревшие нормы», но я понимаю, что их бессчетные напоминания соответствовать «установленному порядку» тоже утомляют. Тут у нас страны, возможно, очень много.

При всем этом в определенных непростых историях мы практически на физическом уровне чувствуем недочет страны. Гарантии дольщикам, состояние лесов, поддержка туристского сектора, вопросцы стратегического развития – тут мы чувствуем символическое, декларативное присутствие страны, но не наиболее того.

Испытанные способы работы нужно находить
не в новейших указаниях.
Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

– Но при всем этом какие-то суровые потрясения либо кризис государственности в повестке денька пока не стоят…

– Понимаете, это глядя что считать потрясениями и кризисом. У нас, мне кажется, из-за событий конца 1980–1990-х кризисом и потрясениями числятся конкретно резкие и весьма масштабные конфигурации к худшему, сопровождающиеся насилием, голодом, денежным коллапсом. А ведь этот же кризис может формироваться годами, даже десятилетиями.

Когда Розанов писал, что в революционную пору тысячелетняя Русь слиняла в два денька, самое большее – в три, он же имел в виду то, как стремительно упал весь уклад публичной жизни. Не отречения, не соглашения, не высочайшие дворовые интриги – а крах, распад обыденности. А вызревать этот распад может и в статистически благополучные времена…

– Но что означает обыденность? Все страны есть в некий атмосфере, но не все разваливаются…

– Да, почти все зависит от того, в которых критериях эти страны находятся, какой опыт ими накоплен и что предшествует тем либо другим событиям. И все таки для тяжелейших кризисов свойственна не резкая, по щелчку, перемена, обусловленная, прости господи, какой-либо выдуманной огненными лоялистами цветной революцией, а неспешное, но уверенное угасание, скатывание в депрессию. Когда вы не платите налоги, когда вы не уважаете власть (поэтому что ее не за что уважать), когда вы перестаете сотрудничать вместе… При всем этом ответственность за это лежит не только лишь на обыденных гражданах, но сначала на руководителях, которые такие процессы не замечают либо игнорируют.

– Как такие процессы совершенно можно увидеть?

– Ну, в этом как раз особенной трудности нет с учетом имеющихся сейчас средств коммуникации и сбора инфы. Ведь умопомрачительно, как мы сразу пугаемся «цифрового концлагеря» и считаем, что безвинные муниципальные деятели обречены в упор не замечать того, что разумеется обыденным гражданам.

У нас любящие сыпать цифрами бюрократы нередко, к примеру, молвят: средняя заработная плата в Москве практически 90 тыщ – не жизнь, а праздничек, в общем горбачевский «пир духа». И остается лишь удивляться: ну ты перелистни страничку-то, взгляни, сколько в Москве составляет модальная заработная плата, другими словами более нередко встречающаяся. А она, совершенно говоря, втрое ниже. Пролистни далее, взгляни, какова величина соц пособий, какова степень имущественного неравенства.

Другими словами, довольно просто поглубже рассматривать даже настолько возлюбленную статистику. Поглядите не на темпы роста ВВП (Валовой внутренний продукт — макроэкономический показатель, отражающий рыночную стоимость всех конечных товаров и услуг, то есть предназначенных для непосредственного употребления, произведённых за год во всех отраслях экономики на территории государства), а на состояние доходов людей. Поглядите не на числа роста кредитной сферы, а на закредитованность мещанина. Поглядите не на патетические отчеты «с мест», а на то, что молвят и пишут люди, которым вы не платите за комменты.

– Другими словами речь не о том, что власть не может увидеть, а быстрее о том, что она не желает этого созодать?

– Скажем обтекаемо, для таковых догадок нужно бы побольше оснований. Тут можно было бы вспомянуть и длительно говорить про специфическую логику «правительности», отлично исследованную в соц науках, но я приведу пример поординарнее.

Интеллигентные руководители постоянно друг
друга усвоют. Насмешка РИА Анонсы

У восхитительного писателя Филипа Дика есть «Человек в высочайшем замке», и один из героев весьма успешно обличает наблюдаемый порядок: «Их не интересует ни некий человек тут, ни некий ребенок там. Лишь абстракции будоражат их: раса, земля, люд». Это обычная для «правительности» оптика – не люди, а население, не голоса людей, а данные статистики, не состояние жизни, а суверенитет. Время от времени, вообщем, этот «высочайший авторитарный модернизм», о котором писал Джеймс Скотт, оттеняет кое-что другое.

– Что конкретно?

– Энтузиазм. Личный, корпоративный, хоть какой… Здесь весьма подступает цитата из «Кавказской пленницы»: это та шерсть, которую мы весьма нередко путаем с гос. Политолог Боб Джессоп писал, что рвение людей пробиться к гос власти часто разъясняется желанием де-факто переименовать свои интересы в «национальные» либо «муниципальные». Давайте вспомним, скажем, ординарную недавнюю историю со знаком «Ш», без которого около года недозволено было ездить на машине с шипованной резиной: нам поначалу растолковали, почему это нужно и непременно, а позже произнесли, что, оказывается, нет, да некритично это совершенно. А водители уже по копеечке хорошо так потратились – и возможно, не в песок, а в определенные кармашки эти средства и ушли…

– А если этот энтузиазм не препятствует усилению страны? Ведь, как говорится, приливная волна поднимает все лодки…

– Тут весьма принципиально увидеть две вещи. Во-1-х, когда мы говорим о усилении страны, принципиально быть максимально точными в выражениях и осознавать, чем наше ненамеренное слово откликнется. Что означает «усиление страны» – что гражданам сделалось лучше либо что силовой аппарат стал клыкастей? Что означает «усиление страны» – что мы преодолели прежние социальные пороки либо что при их сохранении правительство сделалось эффективнее извлекать из собственного статуса определенную «ренту»?

Англичанин Майкл Манн в свое время предложил различать «деспотическое» и «инфраструктурное» осознание гос власти: в первом случае правительство очень тем, что может стукнуть кулаком по столу и сказать «все равно будет по-моему», а во-втором оно умеет договариваться и глядеть с обществом, на манер влюбленных, в одном направлении. В нашей стране, похоже, больше обожают деспотическую трактовку – и «усиление страны» воспринимается конкретно в категориях жесткой руки, вертикали власти и т.д. И тут как раз принципиально сказать вторую вещь: если пристально поглядеть на состояние экономики, на постепенное выхолащивание политической конкуренции, на некий совсем выдающийся произвол в юридических и даже конституционных вопросцах, можно осознать, что почти всегда под «усилением страны» прячется достаточно нетребовательный спектакль. Не усиление как таковое, а быстрее его показная, демонстративная имитация.

Можно, скажем, разгромить НТВ олигарха Гусинского и при сегодняшней сотке баксовых миллиардеров, получающих то госконтракты, то госнаграды, продолжать праздновать какую-то победу над олигархами. Можно осудить за коррупцию отдельного губернатора либо министра – и при двурушничестве других утверждать «очищение власти».

– Выходит таковой криводушный оппортунизм…

– В целом весьма четкая формулировка. Лицемерие в том, чтоб демонстрировать то, по чему люди, пережившие 1990-е, истосковались: «порядок», «державность», «стабильность». Оппортунизм в том, что вчера заявленные вещи завтра совсем не непременно исполнять либо просто доводить до конца – помните, к примеру, у нас было «экспертное опьянение» суверенной демократией? Ну и где она на данный момент? Где на данный момент «национализация элиты», где медведевская модернизация, где опора на «план Путина»?.. Я, к слову, напомню, что эту имитационность искрометно открывает конкретно «план Путина», про который сам его большой герой произнес, что «план Путина» выдумали в «Единой Рф» для предвыборной кампании. В этом плане любопытно, как наш 3-ий Рим отзеркалило от Рима первого: Цицерон, помнится, призывал «быть, а не казаться», а в сегодняшнее время куда наиболее ценна линия обратная: у нас «партия власти» то уверяет всех в собственной консервативности, то идет на выборы с либеральной повесткой, у нас одни и те же муниципальные деятели то ведут войну с популистами, то сами ими стают.

– А чем небезопасна таковая линия поведения?

– Мне кажется, основная ее опасность довольно явна: ориентация на бессчетные потемкинские деревни свойственна для логики временщика, который разъясняет жителям: «Пока я тут, давайте слегка облагородим фасад и придумаем прекрасное разъяснение тому, почему мы сиим ограничиваемся. Да хотя бы поэтому, что опосля меня, как понятно, хоть потоп».

Вы понимаете, почти все латиноамериканские демократические трансформации – что в Бразилии, что в Аргентине, к примеру, – породили посреди части населения этих государств убеждение, что «при хунте было лучше, порядок был да стабильность», а вот при демократии все надежды и мечты пошли прахом. Виновными оказались новейшие власти, которые еще даже создать ничего не успели, а не старенькые, которые собственной необмысленной, направленной на «тактические успехи» политикой довели экономику до ручки.

Но имитация, что бы нам ни чудилось со стороны, отлично считывается людьми – так было в русское время, когда «одни делали вид, что работают, а остальные делали вид, что платят», так обстоит дело и на данный момент. Доходит до того, что специалисту в определенной сфере бывает просто забавно глядеть на разные декларации, данной сфере посвященные: доктор не может без драматичности относиться к описанию «состояния здравоохранения», педагог – к описанию «ситуации в образовании», крестьянин – к описанию очередных превосходных побед над реальностью в области сельского хозяйства.

Линкольну, кажется, приписывают фразу о том, что «можно некое время накалывать всех, можно всегда накалывать немногих, но недозволено всегда водить за нос весь люд». А вот у нас, как мне видится, повсевременно пробуют замахнуться конкретно на такие заслуги. 

Источник: ng.ru