Нет, я не буду известна

Ира Одоевцева с юношества обожала собак
и поэзию. Фото из книжки Иры Одоевцевой
«На берегах Невы. На берегах Сены»

В статье о поэте Жоры Иванове к 125-летию со денька его рождения (см. «НГ-EL» от 07.11.19) упоминалась и его спутница жизни, поэт и прозаик Ира Одоевцева. Сейчас подоспел и ее юбилей – тоже 125.

Хотя в ее случае с датами все не так просто. В молодости, на стыке 1980-х и 1990-х, я и мои друзья (подруги в главном) зачитывались лишь что вышедшими в тогда еще СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) мемуарами Одоевцевой. Книжек было две – «На берегах Невы» и «На берегах Сены». 1-ая, как понятно из наименования, обрисовывала жизнь создателя в Северной столице. Сама Одоевцева в вступлении предуведомляла: «Это не моя автобиография, не рассказ о том

Какой я была,

Когда тут на земле жила….

Нет. И для меня:

«Мемуары, как острый ножик они».

Я пишу не из эгоистического желания опять погрузиться в те трагические, жуткие и красивые – невзирая на все страхи, – 1-ые по-революционные годы.

Я пишу не о для себя и не себе, а о тех, кого мне было дано выяснить «На берегах Невы».

Я пишу о их и для их.

О для себя я стараюсь гласить как можно меньше и только то, что так либо по другому соединено с ними.

Я лишь глаза, видевшие их, лишь уши, слышавшие их.

Я одна из крайних, видевшая и слышавшая их, я лишь жива память о их…»

Насчет «гласить о для себя как можно меньше» – легкое кокетство: самой Одоевцевой в ее воспоминаниях предостаточно. Ее стихи не относятся к уровню «дамское рукоделие», но, разумеется, она соображала разницу масштаба собственного дарования и дарований Николая Гумилева (считая себя его ученицей), Жору Иванова, Жору Адамовича и остальных поэтов из собственного окружения – вспомним ее уже хрестоматийное про «небольшую поэтессу»:

Нет, я не буду известна,

Меня не увенчает слава,

Я – как на сан архимандрита –

На это не имею права.

Ни Гумилев, ни злая пресса

Не назовут меня талантом.

Я малая поэтесса

С не малым бантом.

Я и мои подруги молодости соглашались с таковой авторской самооценкой. Мы не уподоблялись неким пушкинским фанаткам, свирепо ненавидящим Натали Гончарову, но Ира Одоевцева вызывала легкую ревность: как мог фактически гений Иванов избрать для себя в спутницы «небольшую поэтессу»? К тому же в отличие от Натали она не наслаждалась ролью музы. Вот Ира Владимировна вспоминает, как Гумилев «похвалил и даже расхвалил» ее стихотворение, написанное на данные им рифмы:

Нет, я не верю, что любовь

обман.

Из далеких государств китаец

косой

Привез измены и греха заразы.

Зазорной страстью дух твой обуян.

Но неприступны городские

стенки.

Сны наших жен белоснежнее моря пены.

Их верность – золото,

их честь – гранит.

За голубыми мечети куполами,

За городом, за спящими садами,

Там, на заре, китаец твой убит.

Жизнь прошла. А юность продолжается. 
Фото РИА Анонсы

Но основное ее творческое наследство – не стихи и не проза (в эмиграции Одоевцева перебежала на романы – «Ангел погибели», «Изольда», «Зеркало»), а мемуары. Пусть и не лишенные кокетства и некорректностей. С первых же собственных мемуарных страничек создатель стает такой юной куколкой, девченкой лет семнадцати, от силы осьмнадцати, пишущей тем не наименее суровые, «недетские» стихи, которая приходит поступать в Институт живого слова. В ноябре 1918-го в Петрограде появился таковой культурный проект под эгидой Наркомпроса, просуществовавший до 1924 года. Посреди его научных, учебных и просветительских задач была, как сказано в Википедии, «подготовка мастеров живого слова в областях: педагогической (для преподавателей общей школы и педагогов искусства речи), общественно-политической (ораторов, судебных, духовных, политических и др.) и художественной (поэтов, писателей, сказителей, актеров, певцов и др.)». Как вспоминает Одоевцева, документов для поступления не требовалось: «Товарищ в кожаной куртке спрашивает:

– На какое отделение, товарищ?

– Поэтическое, – неуверенно отвечаю я.

– Литературное, – поправляет он. И критически оглядев меня: – А не на театральное ли? Но так и запишем. Имя, фамилия?

Я протягиваю ему свою трудкнижку, но он широким жестом отстраняет ее.

– Никаких документов. Верим на слово. Сейчас не королевские времена».

По документам «куколке» никак не 17 и даже не 18, а 23 (сама она, очевидно, предпочитала другую версию года собственного рождения – не 1895-й, а 1901-й. Числа и месяцы при всем этом тоже разнились – то июнь, то июль, то ноябрь) – полностью взрослая и, наиболее того, замужняя дама. Я издавна знала, что ей хотелось быть молодее, чем по сути (а кому не охото?), и что ее истинное имя – не Ира Владимировна Одоевцева, а Ираида Густавовна Гейнике. Но вот факт, что до Жору Иванова у нее имелся очередной супруг и одно время она носила фамилию Попова, стал откровением. И нехитро: этот брак Одоевцева постоянно скрывала и только в крайние годы жизни призналась, что да, было дело. Правда, и тут не удержалась от различных версий: или Сергей Попов, ее далекий родственник и ассистент ее отца – известного адвоката, стал ее супругом в родной Риге, а развелись они уже в Петрограде; или они венчались на берегах Невы, при этом Попов был ее кузеном, а брак – фиктивным. Ну и с Жорой Ивановым, оказывается, не все так просто: сама Гейнике-Попова-Одоевцева утверждала в воспоминаниях, что вышла за него замуж в 1921-м («Но этот год – катастрофический год погибели Блока и расстрела Гумилева – все таки послужил главный темой нашего разговора. К тому же я за этот период времени успела выйти замуж, о чем мы, естественно, тоже побеседовали», – ведает она о встрече с художником Юрием Анненковым, сделавшим ее портрет), и, как следует, в эмиграции они оказались уже легитимными женами. По сути их брак был зарегистрирован только в 1931 году, и, как документально установлено, жена значилась как «Попова Ираида. Род. 1895. 4 авг. Рига. Разведена. Пространство работы: Рига, писательница ». Вообщем, вся эта неурядица и даже официальный развод в 1933-м не помешали им прожить совместно несколько 10-ов лет – до самой погибели Иванова в 1958 году.

Одоевцева родилась и выросла в Риге,
но книжку «На берегах Даугавы» так и
не написала.  Фото Евгения Никитина

Когда Одоевцевой было за 80, она в 1978-м вышла замуж за писателя, поэта, критика Якова Горбова. О этом она вспоминает в книжке «На берегах Сены»: «Я перевела на российский язык его роман «Мадам Софи». Мы сближались духовно. И однажды он открыл мне свои чувства, просил меня заняться им, не кидать его… В конце концов Горбов мне сделал предложение быть его супругой. Идея эта была, естественно, невыполнима, потому что супруга его была живая и, не считая того, интеллектуально ненормальна а я, со собственной стороны, о браке с Горбовым не помышляла и ответила ему, что если выйду замуж, так лишь за миллиардера, чтоб воспользоваться всеми земными благами… «Тогда мне остается лишь одно – выброситься из окна», – произнес Горбов, но в душе, как видно, надежды не терял. Скоро погибла его супруга, которая крайнее время его уже не узнавала. Горбов мне произнес: «Я могу перенести эту утрату оттого, что сейчас нет препятствия, чтоб вы стали моей супругой. Я буду горд, если вы согласитесь носить мое имя». Мне это показалось совсем неописуемым. Мое имя было соединено с именованием Жору Иванова и всем тем, что неотделимо от него: Петербург, поэзия, юность, все прошедшее, дальнее, но незабвенное… «Если вы меня оставите, тогда мне конец…» Во мне боролись два чувства. Передо мной был страдающий, опустошенный человек, который тянулся ко мне, как к спасательному кругу. Было бы беспощадно его оттолкнуть, и я все еще возлагала надежды, что заставлю его опять писать, спасу его как российского писателя…

Писателя Горбова я не смогла возвратить к творческой жизни. Яков Николаевич обожал тишину, уединение, домашний комфорт – все то, что наводило на меня невыносимую скуку. Я, напротив, обожала постоянно быть окруженной людьми, у нас не переводились гости либо мы бывали приглашены куда-нибудь. Я тащила Горбова с собой. Он стоически переносил таковой стиль жизни, хотя это очевидно его утомляло, но недаром еще сначала нашего сожительства он мне произнес: «Что бы ты ни сделала со мной, я за все для тебя скажу спасибо».

А когда Одоевцевой было за 90, она, подтвердив правоту собственных строк «Жизнь прошла. Невозвратно прошла./ Жизнь прошла. А юность продолжается», возвратилась в Россию – тогда еще СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии): «Как облака плывут! Как тихо под луной!/ Как обидно, финансово накладная!/ Вот этот снег, и ночь (то есть темное время суток), и ветер над Невой/ Я вспомню умирая». Она погибла на берегах Невы в 1990-м, не дописав воспоминания «На берегах Леты»: «Мне 6 лет. У родителей сейчас гости, и меня, как это нередко бывает, принуждают читать стихи. Прочитав весь собственный репертуар и выслушав рукоплескания, я уже собралась слезать с буфета. Но здесь одна из дам обратилась ко мне: «Деточка, а ты не знаешь ли чего-нибудть по-русски – «Жил-был у бабушки серенький козлик» либо чего-нибудть такое?» Я выпрямилась и с гордостью ответила: «Понимаю!» И сходу начала читать:

Желаю быть дерзкой,

желаю быть смелой,

Желаю одежку с себя сорвать,

Желаю упиться ароматным

телом,

Желаю тобою владеть.

Отец стал угощать пирожными и спрашивать у меня, что бы я желала получить завтра в подарок. «Собачку, небольшую лохматую собачку!» Так как мой Пушок явился вроде бы заслугой за поэзию, меня с той поры еще более к ней потянуло».. 

Продолжение темы тут.

Источник: ng.ru