Петушок с курицей
Не петушок, а вельможа некий! Фото Евгения Никитина
– Люб, а Люб, ты чего же не садишься-то сама? – задал вопрос супруг, а она даже не услышала его вопросца.
– Ма, – произнес младший, – ты где?
Лишь хохот за столом возвратил Любку в действительность. Она задумывалась о том, что нужно в магазин пойти, поглядеть там краски, ведь пару раз на их внимание направляла, все размышляя о том, что они в их деревне никому не необходимы, в особенности в летнюю пору, когда детвора с улицы не уходит до первых петухов.
Мужчины, насытившись, деловито поднялись и направились по своим делам, супруг хвалебно похлопал по плечу со словами:
– Да, стряпуха ты у нас – 1-ая тут!
– Да просто обед, – ответила она несколько отрешенно, а мысли все о красках.
Стремительно собралась и пошла в магазин, а то опосля 4 уже закроют.
У реки встретила умную даму. Это Любка сходу сообразила. Из дачников. Стоит и отрисовывают кисточками издавна известную Любке реку: кудряшки зеленоватые ив по берегам, а сама вода-то аж цвета неба, и там, вдалеке, соединяется с небом сиим, прямо в небо утекает.
Вот эта умная дама и произнесла ей, что, дескать, колебаться внутри себя здесь не стоит, бери холст и рисуй сходу масляными красками.
– Так сходу? – опешила Любка.
– Ожидать некогда, – произнесла умная дама. – Жизнь сходу кончается вон там… – она ткнула на холсте в пространство, где река улетала в небо…
И она наговорила Любке с три короба, сущность которого сводилась вот к чему. И вот в некий момент до 1-го из тыщи доходит, что он есть пользователь, пусть пользователь кино либо театра, литературы либо живописи. Но пользователь. Если в первом приближении до него доходит эта идея, то он вдруг останавливается и решает сам испытать, допустим, снимать кино, играться в театре, писать рассказы, отрисовывать картины. Другими словами он отходит вроде бы ото всех, ходящих по земле, и улетает на скопление творчества. Он становится производителем, слово, очевидно, мультислойное, но ему есть схожее по значению слово – «творчество». Он с данной нам точки прозрения собственной души становится творцом.
– Стра-а-ашно… – вымолвила Любка.
– Слабакам в искусстве созодать нечего, – произнесла умная дама и продолжила: – Вот стою у картины в галерее. Тут квадрат, темный. Там – безличный пейзаж. Это Малевич, а пейзаж можно приписать практически любому реалисту… Хотя пейзаж Левитана – это Левитан. Картина – окно, через которое живописец преобразует мистическую действительность, играя освещением, создавая настроение. Картина открывает единственный духовный мир, делает бессмертного художника. Сколько их, особых видений, существует, никто не считал, да это и не надо. Для чего? Смотрю, восхищаюсь, вглядываюсь, размышляю о том, как это тяжело, мучительно и отлично, когда они есть: Веласкес, Врубель, Кандинский, Фальк…
– Это да-а-а-а… – согласилась, ничего не понимая, Любка.
– А то вот случается так… – произнесла умная дама. – Чуток ли не раз в день приглашают на вернисажи. На выставках представлено огромное количество картин. Время от времени бываю. И запоминаю одну какую-нибудь вещь. Вспомнишь ее, и сходу растягивается целая цепь полотен художника. У всякого большого художника есть одна ударная картина. По ней весь мир раскрывается. Вот, например, «Грачи прилетели» – это суть народа, живущего на бескрайних просторах снегов и болот. Саврасову удалось постигнуть невероятную тоску по свободе. Я думаю, сам живописец не знал, как он этого достигнул. Но шедевр этот постоянно беспокоит каждое новое поколение, мечтающее о свободе…
– О сво-о-боде… – шепнула Любка, смутно припоминая «Грачей» из школьного учебника.
Любке так понравилось слушать умную даму, что она, чудилось, обо всем забыла.
Но одна идея всегда вертелась в голове Любки: «Бог мне, что ли, послал эту умную даму?»
А та еще гласит:
– Все завлекает меня в персиках – шарообразная форма, ласковый цвет, запах, вкус! Цвет, который ранее называли телесным, сейчас – персиковый, и такое определение наиболее соответствует ему. При слове «персик» перед моими очами постоянно возникает картина Серова «Девченка с персиками». Мягенькие тона персиковых листьев подчеркивают детскость, наивную солнечность картины. Кость у персика испещрена необычными извилинами, как мозг человека, из чего же я невольно делаю вывод, что персики не только лишь смачные, да и весьма умные…
– Ох как умные! – выдохнула Любка.
– Либо, к примеру… Почему при слове «подсолнух» у меня одномоментно становится тепло и светло на душе? Задумалась я, неуж-то поэтому лишь, что зацветают ослепительно солнечно, в солнце сияющее перевоплощаясь. Разве не много различных цветов я понимаю цвета солнца – астры, хризантемы, цветки, всех не перечислить. Так почему же конкретно подсолнухи стали так известны?! Ответ известен любому. Да поэтому что подсолнухи перевоплотился в произведение искусства благодаря картинам Ван Гога!
– Прекрасно… – сходу согласилась Любка.
– Так и обязано быть… – умная дама кисточкой поставила черную точку под одним кустиком, который сходу отразился в воде. – Помню, мое внимание привлек большенный зеленый холст в одном из залов Третьяковки на Крымском валу. Я ощутила в нем непонятную привлекательную силу и невольно тормознула. Силуэты 2-ух дам за столом, который стоит у окна. Лица дам приглушены, их не видно, да это и непринципиально, тут все дело в свете, я смотрю на силуэты против света. Свет из окна освещает затемненную комнату, он струится на зрителя. Сиим живописец добивается вроде бы эффекта присутствия зрителя на месте художника. Свет из окна присваивает необыкновенную глубину и смысл картине. Кажется, что там, за окном, можно узреть другое время, иной мир. Это живописец Константин Истомин, картина именуется «Вузовки». Я вроде бы вглядываюсь через окно в 1933 год, год ее сотворения. Этот зеленый свет, идущий из картины, как из окна, магнетически действует на меня.
– И на меня! – поддержала Любка.
– С высоты собственного этажа, – произнесла умная дама, – смотрю за бесконечными потоками огоньков понизу. Красноватые и золотистые, голубые и зеленоватые, они гирляндами облегают улицы и переулки, будто бы новогоднюю елку. Если не знать, что это машинки, то Новейший год можно встречать без елки и лампочек, посматривая на бегущие огоньки, когда будет желание, не обращая внимания на календарь. Калоритные и торжественные в прозрачном, дышащем холодом воздухе, гирлянды влекут меня на карнавал, погружают в новогоднюю сказку. Размытые, разноцветные пятна в тумане делают мечтательные картины, вызывая новейшие торжественные ассоциации.
– Да-а, с высоты все прекрасно… – произнесла Любка.
– Когда удается уравновесить на весах души плюс и минус, наступает гармония. Другими словами, все находится снутри всякого человека: добро и зло, любовь и ненависть… Огромное количество голосов в душе соревнуются в правоте, как как будто человек состоит из бессчетного количества персонажей. Это необходимо осознать, принять и никого не инкриминировать в том, что с тобой происходит. Всего-то необходимо притемнить одну часть картины, а другую высветить. Следом солнечному деньку подбирается ночь. У любящих двоих родилась дочь. Гармония вдохновляет видеть…
– Вот у меня такое в душе родилось! – опешила Любка.
– Я нередко вспоминаю необычное выражение: «Воздух был резок для узкого фрака». Бунин! У него собственный мир и собственный свет! В этот момент запах свежемолотого кофе действует на меня волшебным образом, поднимает настроение и побуждает. Бунин – поэтичный живописец! Воздух у него – свежайший, ласковый, жгучий, юный, острый морозный, снежный, теплый, солнечный, писатель каждый раз находит новейшие эпитеты, которые передают тонкие цвета эмоций. Сам процесс изготовления возлюбленного напитка по утрам – одно из моих возлюбленных занятий. Заботливо наливаю в чашечку, сажусь у окошка. Тучи на небе непогожие, совершенно не вешние, но все таки через их пробивается свет, бунинский свет щемящей тоски по безвыходно утраченному детству. Ведь вот мысли у меня какие самостоятельные, вспомянула о Бунине, который мне нескончаемо дорог собственной художественной новизной. Я и сама чувствую, что небо нередко соответствует моему настроению. Оно быть может сумрачным, непогожим, незапятнанным, холодно-зеленоватым, насупившимся, голубым и ясным, низким белесым. «Сплошная зеленая чаща ельника, стоявшая перед ним, казалась от яркости денька практически темной, и небо сквозило в ее острых вершинах в особенности прекрасной синевой», – читаю и вижу картину!
– Как здорово… Я всегда вижу картины! – излилась Любка.
– А вот, скажем, клубы дыма, уходящие извивающимися, широкими мазками высоко в небо, и колющийся неласковый ветер… Они аккомпанировали меня на выставку Наталии Гончаровой. Раскрасневшихся от мороза гостей при входе в зал на выставку «Меж Востоком и Западом» кутает тепло, которое источают картины Наталии Гончаровой. Художественный мир, сделанный художницей, поражает собственной сочностью, яркостью, оптимизмом. Праздничность и доброту источают ее картины. Творческий путь, широта взглядов, любовь царствуют в этом зале. Меня поразила преданность творчеству, цельность личности. Холст «Три дамы» в испанском цикле, написанный нежными, практически графическими тонами, навеял мне испанский вариант 3-х сестер, пес на авансцене присваивает картине необыкновенную теплоту. Наталия Гончарова умело соединяет несочетаемое, пишет, как желает, живет в собственных работах. Пейзажи, жатва, натюрморты, крестьянский цикл, российский период, религиозные композиции, испанский цикл, французский пейзаж и жанр, французский натюрморт, лучизм, футуризм, книжная иллюстрация, театр, мода – от 1-го перечисления круга ее интересов дух захватывает! Какой колоссальный труд, какая преданность искусству! Выставка эта открыла мне пример творческой личности, которая в протяжении всей собственной жизни вдохновенно жила и творила так, как желала.
– Вот бы мне так, как желаю я! – воскрикнула Любка.
– Прошедшая весна была таковой же, как сегоднящая, либо все-же кое-чем различалась? А позапрошлая весна? А весна десятилетней давности?! Все эти весны вроде бы спрессовываются в одну нескончаемую весну бесконечной жизни, которая мчится без остановок от весны к весне. И лишь успеваю всякий раз открывать все новейшие и новейшие картины в нежданных ракурсах. Вглядываясь в прошедшее, я лучше понимаю себя реальную, убеждаюсь в неизбежности событий, происходящих со мной. Прошедшее – начало и смысл моего рождения, устремленного к нескончаемой весне… А весна – нескончаемые картины… Третьяковка для меня была драгоценным храмом, – продолжила изливать душу умная дама. – Зима, стужа, колющиеся снежинки летят прямо в глаза. Там меня ожидают встречи с Левитаном, Федотовым, Серовым… Я перехожу из зала в зал, и приблизительно через полчаса у меня от воспоминаний начинает кружиться голова. Прошло много лет, я как и раньше люблю ходить в Третьяковку. Она пережила суровую реконструкцию в течение длительных лет. Там сделалось существенно просторнее, но мне душно и тесновато там. Да, восприятие совершенно другое, но все таки мне не хватает простора и воздуха. Картины висят в тесноте в несколько рядов, а это мешает восприятию. «Грачи прилетели», к примеру, достойны отдельной стенки. Старенькый дом Третьякова припоминает мне монастырские кельи.
– Вот бы мне побывать в этих кельях! – мечтательно воскрикнула Любка.
Умная дама произнесла:
– Провидческие сны бывают, я думаю, у всякого человека, но не любой направляет на их внимание. Лишь по истечении времени, когда событие уже свершилось, память припоминает о нем. Естественно, предвидение основано на впечатлениях прошедшего. Но не только лишь. Мне кажется, что в сознании существует некоторый калейдоскоп картин ушедшей жизни, который ассоциативно и непроизвольно складывается в пророчество грядущего. Даром предвидения событий владеют писатели. Чем человек свободнее в собственном творчестве, чем поглубже просачивается в безбрежный мир слов, тем почаще он обрисовывает действия, которым предначертано свершиться. Всем известны произведения Оруэлла, братьев Стругацких… На мой взор, чем больше человек понимает, размышляет, тем поточнее его предвидение… У всех есть глаза, но художественным глазом владеет человек, видящий мир в законченных картинах собственного воображения, улавливая тончайшие перепады света и тени, действительности и вымысла, выражая это в собственных произведениях, которые живут своей жизнью вне времени. Оригинальное видение обычного рождает новейшие направления в искусстве, содействует его развитию, так «Темный квадрат» Малевича стал провозвестником новейшего искусства…
Любка смахнула рукою пот со лба.
Сомлела.
Да как здесь не сомлеть, жара под 40, земля потрескалась.
Поливала, поливала с 5 утра, а толку-то, для чего корячилась?
Места для себя не находят, маются люди, не любой денек, естественно, а в выходные, в отпуске, на пенсии. Ну, это просто тесты выпадают на душу людей. Куда пойти, куда податься? На месте остаться – это ж с разума можно спятить. В 4 стенках посиживать силушки нет никакой. А душа куда-то рвется, чего-то просит. Душе требуется еда. Кино поглядеть по телеку, с соседями поболтать у подъезда на лавке. Снова что-то не то.
А почему?
Поэтому что это снова, как ни крути, сплошная пища для души. А душа все ест и ест, но недовольна собой. Никак душа насытиться не может. И человек оказывается в тупике каком-то, никак не объяснимом.
В чем дело?
Чего же для тебя нужно?
Ответа нет.
Мысли путанным клубком шевелились в голове, а время неумолимо близилось к обеду, а уж здесь хочешь не хочешь – подавай щи, да погуще мужчинам, по другому сцепятся с голода из-за пустяка вместе, что и есть забудут.
Любка это еще с юношества усвоила, что мужчины, как повсевременно повторяла бабушка, до этого всего накормить нужно жарким, тогда в семье будет лад да склад.
Дверь в летней кухне была нараспашку, марлевая занавеска, которая давным-давно забыла свежесть и утратила собственный начальный вид, никак не защищала ни от мух, ни от мошки, ну и Любка уже совсем закончила на их реагировать.
А в голове вертится различное… Отлично, пусть так, но вольные деньки закончились, на работу пора. Здесь, нужно сказать, полегче, ощущает себя человек приемлемо. Все ж при деле. И вдруг человек осознает, что это снова не то. Он перевоплотился в некий автомат. Вот бегает дама любой денек на фабрику. Коробки с готовой продукцией окантовывает. Необходимое дело делает. По другому как доставить продукцию кондитерской фабрики по магазинам? Лишь в упакованном виде. Все это человек осознает, но ему снова чего-то не хватает. Директору не хватает, инженеру не хватает, шоферу не хватает, министру не хватает и так дальше…
Свеклу с морковкой пошинковала, добавила к золотистому лучку, помешала. И застыла оттого, что внимание ее завлекла сцена выяснения отношений 2-ух куриц и петушка.
Нужно сказать, что петушок у Любки был авторитетный, красавчик 1-ый на деревне, как павлин разноцветный – малиновые перья его в сочетании с изумрудными и медными горели на солнце огнем.
Любкин петушок приводил в экстаз красотой собственной всех, кто его хоть разок лицезрел, а соседка Райка, покачивая головой, восклицала: «Энто прям не петушок, энто прям вельможа некий!» Перья его переливались на солнце совсем неописуемым светом, Любка даже рот приоткрыла от восхищения, не обратив внимания на то, что прижарка к щам уже начала пригорать. Нос, правда, не подвел, не отрывая глаз от баталий за окном, рука без помощи других помешивала овощи на сковородке и выключила огнь.
– Мама, чего же там у тебя насчет обеда… Есть будем? – раздался со двора глас владельца.
– Та на данный момент, Петь, косточка пусть еще поварится мозговая, как ты любишь…
– Ну, тогда пусть…
А куры-хохлатки в это время сцепились в горячей схватке за внимание красавчика петушка, шикарные шпоры которого не шевелились. Он склонил голову набок и, издавая или хвалебный, или озабоченный гул «ко-ко-ко-ко-ко-ко», следил за схваткой.
Бой был неслабый. Пух и перья летели!
– Та,что ты стоишь, как пень?! – кликнула Любка. – Давай уже разнимай да делай собственный выбор! Ведь вот так и хлопцы мои на танцах давеча следили, как соседские девчонки дрались смертным боем за красавчика городского, смеялись, а не разнимали.
Залюбовавшись данной нам сценой, Любка как-то естественно схватила вареную свеклу, отрезала кусочек и попробовала изобразить этого нахального, уверенного в себе петушка. Она провела свеклой по стеклу, но ничего, не считая потеков на нем, не вышло. Тогда она обозрела кухню, выхватила из старенькой сумки, в какой лежала бумага для розжига, старенькую тетрадь, порылась в сумке еще маленько и отыскала красноватый огрызок карандаша, ножиком заострила краешек и несколькими штрихами попробовала запечатлеть увиденное.
В это время на кухню заглянул старший отпрыск, он удивленно посмотрел на мама, она же, спохватившись, торопливо произнесла: «Зови наших, есть пора!» Отпрыск цыкнул на дерущихся из-за петушка кур, и они пропали из виду, а Любка ловко поставила огромные тарелки, положила ложки, порезала ломти сероватого круглого хлеба, а чеснок, соль, перец как как будто сами возникли на столе, где здесь же появилось и нежное сало.
Ох, как умилялась она, следя собственных мужчин за столом, которые шумно и смачно ели, – приземистый, коренастый супруг, старший отпрыск с накаченными мускулами и длиннющий худенький младший, голова которого на узкой шейке казалась таковой незащищенной, что сердечко сжималось.
Любка с нежностью следила момент тишины, согласия и довольства за столом. Вдруг она даже вздрогнула, как как будто ее кто толкнул в спину, и увидела картину, как на фоне распахнутой двери ветерок покачивал, баюкая, разноцветные цветочки. Какая краса, вот что нужно нарисовать, поразмыслила она, и взор ее вроде бы ориентирован был вовнутрь, в грудь что ли либо душу. А там вихри рисунков, неясных совершенно, но сочных, прямо приманивали ее присоединиться к ним.
Холст.
Краски.
Воображение.
По дороге ее окрикнула Райка и стала хвалиться халатиком – таковым броским, как цыганская шаль.
Любка, механично кивнув, прошла, не оценив толком покупку.
– Люба, ты чего же таковая? – спросила Райка.
– Какая?
– Чужая…
– Да так, в голове всякое вертится…
– Ой, смотри не закружись…
Источник: