Как досадно бы это не звучало, не выучил путунхуа…
Евгений Витковский много раз оговаривался, что не понимает, сколько языков понимает.
Фото Светланы Кавериной
Ровно 70 годов назад родился Евгений Витковский (1950–2020). Обычно его представляют как переводчика, поэта, прозаика, литературоведа и издателя, но поточнее было бы просто именовать его человеком, поставившим всю свою жизнь на службу литературе. По данной для нас причине нынешний денек – повод вспомянуть не только лишь 18 июня 70-летней давности, да и совершенно иную дату, 1 октября 1966 года. Денек, когда Витковский понял себя поэтом. Если считать, что в большей мере поэта определяют его учителя, то Витковский сформирован Аркадием Штейнбергом (1907–1984), с помощью которого его стихи владеют фирменной южнорусской пластикой, и Сергеем Петровым (1911–1988), от строк которого веет пронизывающим до костей северным ветром. Но к 1970 году, выступая со сцены, Витковский сообразил, что «за свои стихи и прозу он может получить лишь срок», решил предназначить львиную долю времени смежному занятию – поэтическому переводу – и попал под воздействие еще 1-го учителя – наилучшей поэзии всех государств и времен.
С рождения владея германским, который в 1993 году принес ему премию австрийского Министерства просвещения (за перевод и популяризацию поэта Теодора Крамера), он выучил неминуемый британский (средством пьес Шекспира и Библии короля Якова), а при помощи этих 2-ух – нидерландский; планировал употреблять его для исследования нидерландской живописи на искусствоведческом факультете МГУ (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова). В итоге заместо этого не попросту узнал, что вместе с величавой живописью в Нидерландах была не наименее величавая поэзия, да и донес до русских и потом постсоветских читателей шедевры Йоста ван ден Вондела, Константейна Хёйгенса и др. Итальянский Витковский выучил лишь для того, чтоб прочитать в оригинале «Божественную комедию» и разочароваться во всем, что написано на этом языке опосля Данте. Оттолкнувшись от итальянского, он принялся за штурм не испанского – при его долголетнем восхищении Сервантесом и Борхесом, – но португальского. Итог: в русском пространстве услышали имена и строчки Луиша де Камоэнса и Фернандо Пессоа…
История передвижений Витковского от 1-го языка к другому – история, много выложить которую сумел бы, наверняка, лишь он сам; недаром он много раз оговаривался, что «не понимает, сколько языков понимает». Он осваивал один язык за остальным, стараясь ходить нехожеными тропками, движимый не дающей покоя идеей, что кое-где за нашими языковыми и культурными границами спрятана наинтереснейшая, а то и величавая поэзия, которую нужно во что бы то ни сделалось найти, как надо разглядеть на свету – и перевести! Будучи почтовой лошадью просвещения – перевести и перевезти, не теряя ни грамма величия по дороге, – он скупо открывал новейшие имена и целые пласты поэзии, повсевременно делал нечто неописуемое и немыслимое. Он 15 лет бился над переводом известнейшего стихотворения Поля Валери, в итоге что «Морское кладбище» сделалось «Кладбищем у моря»; обосновывал, что Роберт Бернс писал не на британском, а на англо-шотландском, который имеет с английским меньше общего, чем белорусский с русским; изучил поэзию Буковины с ее плавильным котлом языков и говоров, утехи ради переводил песни буров с африкаанс, учил непростой мальтийский язык, чтоб найти всего 1-го достойного поэта, и не выучил путунхуа лишь поэтому, что от разглядывания иероглифов начало быстро ухудшаться зрение. Крайним его масштабным переводческим подвигом сделалось освоение шотландского гэльского и перевод с этого языка целого ряда наикрасивейших стихотворений XVII–XX веков, подобные которым тяжело найти в остальных государственных литературах. Создать то же самое с поэзией Ирландии ему не дозволила погибель.
Но Витковский не только лишь открывал забугорные имена – он возвращал из забвения имена российские. Еще в 60-х, имея доступ к поэтическим сборникам белоснежной эмиграции, он читал поэтов «парижской нотки» и «восточную ветвь» никак не наименее скупо, чем создателей, стертых из истории Серебряного века. Когда красноватое знамя с серпом и молотом уступило пространство триколору, Витковский получил возможность использовать познания, которые накапливал десятилетиями, в книгоиздании; как итог – на неокрепшие читательские головы здесь же посыпались многотомники, абсолютно переворачивающие русские представления о российской поэзии. Собрания Жору Иванова, Ивана Елагина, Арсения Несмелова, Сергея Петрова, Валерия Перелешина, антология «Мы жили тогда на планетке иной» – вот только некие из изданий, состоявшихся благодаря Витковскому.
Учителями юного Витковского были
Аркадий Штейнберг и Сергей Петров.
Фото из архива Ольги Кольцовой
Очарованный бездонной сокровищницей поэзии, он неописуемо робко относился к своим необычным стихам: пореже, чем стоило бы, давал выборки в толстые журнальчики, а его 1-ый сборник, «Сад Эрмитаж», вышел лишь в 2016 году. Кроме стихов, написанных в прошедшем веке, он содержал часть «Руси безначальной» – необычного цикла исторических баллад о лицах, событиях и явлениях российскей истории. Пройдет еще два года, Витковский окончит эту колоссальную работу – и концом станет пухлый сборник «Град безначальный»: наиболее 250 стихотворений, воспевающих всю красоту, сияние, парадоксальность и порок крайних 500 лет Руси. При этом отталкиваясь не от истасканных фигур царей и генсеков, но личностей куда наименее узнаваемых и наиболее занятных, будь то князь Иван Телепнев-Овчина-Оболенский либо Деорса-Юрий Лермонт, Григорий Котошихин либо Ян Лакоста, Генрих Гамбс либо Василий Огнь-Догановский.
И даже тут не вышло без исследования языка: в один прекрасный момент Сергей Петров, человек, писавший стихи на 12 языках, произнес Витковскому, что крайние 20 лет учит только российский, и ученик принял произнесенное к сведению, овладев донским казачьим и поморским говорами, также как надо углубившись в российский язык эталона XVIII века. С особенной любовью в книжке выписаны сюжеты раздельно дорогих сердечку Витковского краев: Далекого Востока, Сибири, Севера, Крыма, западных окраин империи, но основное пространство занимает, вне сомнения, Москва. Какой лишь Москвы в «Граде безначальном» нет – и иудейская, и бутафорская, и германская, и слабоумная, и слободская мещанская, и цыганская, и армянская с грузинской, и даже ассирийская с ацтекской, не говоря уж о всех иных; и городских легенд, и отдельных улочек и улиц – вагон и малая телега. Если и есть в российской поэзии серия текстов, достойная называться любовным письмом Москве, то это – столичный корпус «Града».
Художественную прозу Витковского вспоминают пореже, чем остальные его труды и тексты, но сам он в крайние годы считал ее важнейшей частью собственного наследства. Написанный сначала 80-х трехтомный роман «Павел II» заслужил похвалу таковых различных людей, как Евгений Евтушенко и Миша Гаспаров, но в 2000 году три тома были изданы по отдельности и с таковыми неподобающими обложками, что в книжных магазинах их неверно расставляли на полках с биографиями царей. Тем не наименее это наинтереснейший эталон прозы 80-х – масштабная мениппея про реставрацию монархии в позднем СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии), с десятками персонажей, пляшущими под дудку или Рабле, или Гоцци с Гольдони, и всеми мыслимыми текстовыми тестами. В 90-х и начале 2000-х последовали два романа, «извлеченные» из практически одной строчки «На ножиках» Лескова, про убийство Кавеля Кавелем – «Земля святого Витта» и «Чертовар», связанные с измышленной вселенной «Павла II», но хорошие по стилистике и тональности. В 2010-х Витковский окончил собственный масштабный романный цикл дилогией «Смерть богов»: «Протей, либо Византийский кризис» написан в 2018-м, а «Реквием крысиному королю, либо Смерть богов», более сумрачный том всей серии, еще лишь ждет выхода из типографии.
В крайний год жизни Витковский дозволил для себя незначительно отстраниться от цикла, написав «Александрит, либо Держава номер 6» – типичное любовное письмо Гоголю и Москве. В неоконченном романе «Притча про красноватого быка», действие которого начиналось на финале XIX века и обязано было окончиться в 1938 году, Витковский планировал разглядеть трагическую историю отношений Германии и Рф – Щелкунчика и Буратино, – которые так желали дружить, но разнесли друг дружку в щепки. Посреди персонажей – Аркадий Кошко, Алексей Толстой и молодой Генрих Гиммлер, посреди вдохновителей – Гофман, посреди особенностей сюжета – подлинное карибское (аравакское) чернокнижниченство. Для российской литературы это, возможно, не наименьшая утрата, чем «Странники ночи» Даниила Андреева либо хоть какой из восьми погибших романов Алексея Скалдина.
Самым же любимым детищем Витковского был его веб-сайт и семинар «Век перевода», за 20 с излишним лет собравший под своим крылом высококлассных энтузиастов и экспертов поэтического перевода – людей, благодаря которым русскому читателю доступна целая библиотека таковых книжек, как многотомные антологии британской и французской поэзии либо поэзии Первой мировой войны. Одной из основных наград глобальной сети Витковский считал ликвидирование одиночества, и, глядя на «Век перевода», с ним тяжело не согласиться: он сделал общество людей, глубоко преданных искусству поэтического перевода, которые не только лишь это искусство практикуют, да и пишут его историю, ведя масштабную базу всех поэтических переводчиков, когда-либо обогативших русское место забугорными стихами.
А еще Витковский был кинологом с группой и профессионалом по карточным играм, но это – тема для совершенно другого материала.
Источник: