Ангелы и бесы новейшего российского символизма
Произведение Григория Потоцкого вызвало разноплановую реакцию публики и критиков. Фото агентства «Москва»
К 125-летию со денька рождения Сергея Есенина в Москве, во дворе музея, посвященного поэту, возникла статуя работы Григория Потоцкого. В искусстве сотворено столько, что сотворить оригинальное произведение достаточно трудно. Тем наиболее в реалистической манере. Одна из героинь повести Бориса Лавренева «Гравюра на дереве», осколок дореволюционной интеллигенции, разъясняет юному художнику: «Уже, фактически, с XVII века пропали гиганты кисти и резца и сменились в наилучшем случае крепкими ремесленниками… Посмотрите старенькых итальянцев, испанцев, голландцев. Что вас поразит сначала? Последняя немногочисленность тем и сюжетов. На 300–400 имен пять-шесть сюжетов: Благовещение, Мадонна с Малышом, Святое семейство, Распятие, ритуальная церемония, ритуал. У голландцев к этому прибавляются деревенская пирушка и пейзаж… Возьмем какое-нибудь Благовещение. Некоторый мастер писал его всю жизнь. В 10-ках вариантов. Умирая, оставлял учеников. Ученики писали то же Благовещение, привнося новейшие детали, совершенствуя технику и мастерство. Сами становились мастерами и передавали сюжет новеньким ученикам. И доходили до полного вдохновенного мастерства, до гениальности… Так вырабатывалась школа».
У Григория Потоцкого были отличные учителя, и сам он – мастер. Но чем крупнее историческая личность, тем наиболее требовательна публика к ее художественному отображению. Нехитро, что статую Сергея Есенина, которую изваял Потоцкий, большая часть приняло в штыки. Не приглянулась поза, напоминающая акробатический мостик, не пришлись по нраву крылья, подобные ластам. А основное, люди воспротивились виду – может быть, подсознательно. Но этому неприятию можно отыскать рациональное разъяснение.
Возможно, странноватые наросты на скульптуре символизируют кору березы, которую воспевал крестьянский поэт. Наиболее того, сама фактура скульптуры вызывает в памяти «Березку» Анны Голубкиной, сделанную в 1927-м, через два года опосля погибели Есенина. Быть может, у Голубкиной это был даже отголосок на творчество поэта, типичный монумент не так давно ушедшему из жизни стихотворцу. Но мысль статуи Потоцкого достаточно двусмысленна.
«Есенин – это ангел со сломанными крыльями… Это наша боль», – растолковал создатель собственный план. Но Есенин в виде падающего навзничь ангела вызывает у человека, знакомого с религиозной темой, ассоциации с падшим ангелом Люцифером, которого в христианстве стали отождествлять с сатаной. Кидается в глаза сходство с картиной Миши Врубеля «Бес поверженный». Естественно, Бес у Лермонтова – разноплановая фигура, как и настоящий Есенин. Схожая точка зрения на поэта (не только лишь Есенина, да и Лермонтова) имеет право на существование. Другое дело, как образ Беса подступает для монумента Сергею Александровичу и Мише Юрьевичу.
Видимо, таковой же дуалистической фигурой представляется архитектору и Пушкин. Это видно из скульптуры Григория Потоцкого, установленной в 1996 году в Лос-Анджелесе. Пространство установки «Реквиема по Александру Пушкину» было выбрано непопросту: в «городке ангелов» возник очередной крылатый небожитель – бронзовый. Кто это – Юдифь с отрубленной головой Олоферна? Нет, по мысли создателя, это Наталья Николаевна Пушкина в виде Саломеи с головой Иоанна Крестителя. Согласно Евангелию, дочь Иродиады (в остальных источниках девушку именуют Саломея) танцевала на пиру для собственного отчима, тетрарха Ирода Антипы, и в качестве заслуги за танец по наущению собственной мамы, ненавидевшей Предтечу, испросила голову пророка Иоанна. Этот сюжет ярко отражен, к примеру, в новелле Гюстава Флобера «Иродиада»:
«Кто-то щелкнул пальцами на трибуне. Саломея стремительно взбежала туда, возникла опять – и, мало картавя, детским голоском произнесла:
– Я желаю, чтоб ты отдал мне на блюде голову… голову… – она позабыла имя, но тотчас же прибавила с ухмылкой: – голову Иоаканама.
Тетрарх, будто бы раздавленный, погрузился на ложе. Данное слово связывало его…»
Пушкин в скульптуре Потоцкого мыслится как пророк российской поэзии, умерщвленный в угоду верховной власти. Но если Саломея тут – ангел, кто тогда Александр Сергеевич? Навязывается иная ассоциация, нелестная для «солнца российской поэзии». На взор культуролога, произведение Потоцкого – аналог статуи Бенвенуто Челлини «Персей», где древний герой держит в поднятой руке отрубленную голову горгоны Медузы. У данной для нас дамы была репутация злой ведьмы, способной обращать все живое в гранит. Отсюда неподалеку до идеи: Пушкин – мертвящая сила российскей поэзии.
Григорий Потоцкий весьма плодовит. Но тяжело быть наследником Мартоса, подарившего Рф скульптурную группу «Минин и Пожарский», Опекушина, создавшего именитый памятник Пушкина, Антокольского, изваявшего Нестора-летописца и Петра Первого, Мухиной, выполнившей монумент Чайковскому. Очевидно, можно сотворить нечто многозначительное вроде «Есенина». Но лишний символизм утомляет. Зритель ожидает от статуи незапятнанного вида: незапятнанного в смысле отсутствия и различной грязищи, и смысловой «навороченности».
Источник: