В Музее-заповеднике «Царицыно» длится проект «Роман готического вкуса»
Птицы метафорически выпорхнули
на свободу. Фото создателя
Кураторская эпопея Сергея Хачатурова «Роман готического вкуса» началась в «Царицыно» в конце 2016-го выставкой «Ожившая пьеса императрицы». За ней последовали проекты «Призрак-РыЦАРЬ» и «Гипноз места. Воображаемая архитектура. Путь из древности в сейчас» (см. «НГ» от 06.08.18). Новейший виток кураторских раздумий о древности и современности назван «Птичьим концертом» по картине Франса Снейдерса, а его жанр определен как выставка-перформанс.
Сергей Хачатуров – куратор и арт-критик, любящий музыку и театр. Его проекты – проекция его интересов прямо до коллекционирования фигурок сов. Он микширует виды искусства и эры, опрокидывая их друг в друга и находясь в поиске в современности отклик на древность: пышноватое барокко эры Снейдерса с удивлением глядит в нынешнее кибербарокко, идеи античности с кинетическим фонтаном Герона Александрийского, включавшим птиц, – на сверхизбыточную, трешевую установку Петра Дьякова и Леонида Цхэ из группы «Север-7». Но как историк куратор остается верен этому самому изобразительному искусству, смелость сопоставлений не отменяет тактичного дела к первоисточнику.
Пляшут от эрмитажного «Птичьего концерта» Снейдерса (возникает он, очевидно, в репродукции, встраиваясь в линию сопоставлений некоего воображаемого музея, где пролетят и Босх, и Бойс). Живописец по-фламандски гедонистичных съестных лавок, Снейдерс был одним из тех, кто в совсем структурировавшем живопись по жанрам XVII столетии увлекся анималистикой, а именно – птичьими концертами, чем спровоцировал энтузиазм к этому сюжету посреди современников. Обильный искусством век оставил потомкам много загадок и истолкований. В эрмитажном разъяснении картины сказано, что тема взята из басни Эзопа «Сова и птица», что в Средневековье она была перетолкована как религиозная аллегория – но Снейдерс эту линию не продолжил, а решил подивить публику «неописуемым богатством пернатой фауны». В Прадо, где хранится еще два снейдеровских «Птичьих концерта», напротив, в подтексты веруют. С одной стороны, говоря о религиозной аллегории, культе Богоматери птиц, утвердившемся с XIII века у францисканцев. С иной – о аллегории слуха и сове (она нередко управляет собранием пернатых) как олицетворении данной нам аллегории, о птичьем пении как символической отсылке к гармонии мира природы, отсюда переходя к наиболее широким аллюзиям на соц и политический порядок. В теперешнем воображаемом музее птицы выпорхнули из клеток на свободу (и клеточки остались артефактом заточения, отбрасывая на стенку ажурные тени в «Каскаде птичьих клеток» работы Егора Кошелева), как выпорхнули из нее фантазии куратора и живописцев. Этот воображаемый музей тут формируется из комнат «Ассамблея», «Кунсткамера», «Плен» и «Меланхолия». «Ассамблея» – «точка сборки», праздничное собрание всего и вся о птицах, от древних (правда, не современных Снейдерсу) гравюр и фарфора до видеоперформанса – изготовленной силами мастерской Виктора Рыжакова в декорациях царицынского парка варианты на тему чосеровского «Парламента птиц», где в Денек св. Валентина пернатые отыскивают для себя пару. От нынешних вариантов на тему «птичьих» поговорок и полотен XVII века (напоминающая большущее оригами установка Егора Плотникова «Любая птица поет как умеет» отсылает и к нидерландской пословице, и к мемуарам о баснях Эзопа) до кураторского видеопослания (оно же выложено на музейном веб-сайте), тщательно толкующего работу фламандца и выставку в целом. А именно, возвращая разговор к францисканцам, Сергей Хачатуров вспоминает, что Снейдерс им благоволил, а благодаря ним (св. Франциск проповедовал птицам) птицы стали считаться «образом религиозного благочестия», а их концерты – «эмблемой любви, гармонии и незапятанной молитвы».
В выставочном экскурсе, кунштюке, лабиринте мыслей, образов, рифм и аналогий к снейдерсовской теме сова – основной герой либо по последней мере обязательный участник. У фламандца она была капельмейстером. У Плотникова, похоже, тоже. В «Фонтане» у Дьякова и Цхэ, напоминающем большой стол в мастерской либо верстак, сова вдумчиво внимает процессу как будто бы на наших очах рождающихся форм. В серии картин Кошелева, варьирующей птичий концерт применительно к различным эрам в искусстве, сова возникает с черным квадратом в клюве.
Разделы выставки работают сразу как методы хранить искусство, и здесь куратор не попросту действует по принципу контраста (ассамблея, кунсткамера – понятно, а «Меланхолия» мыслится как сквот), но, кажется, вносит сюда мотив vanitas. От ассамблеи действо перебегает к сквоту-меланхолии, центром которого оказывается украшенный павлиньим хвостом казенный шкаф, усыпанный граффити. Снутри него – птицы русской выделки («Шкаф, где свора» Владимира Карташова, Moa Pillar, Филиппа Шейна), вокруг – холсты Карташова, превращающие птичий концерт в фоновый, опять преднамеренно трешевый показанный элемент масскульта. Меланхолия, как понятно, – тоже метод и глядеть на искусство, и его создавать.
Благодаря доктору Столичной консерватории Ларисе Кириллиной нотки перед совой с петербургского снейдерсовского полотна удалось идентифицировать как «запись многоголосного канона, возлюбленной певческой формы во Фландрии эры художника»: его выполнение просит безупречной согласованности, как произнесли бы сейчас, умения участников работать в команде.
К теме «Птичьего концерта» здесь подбирают попурри вариантов и развитий. Другими словами выставка – к тому же про диалог. Его ведут то в согласованности, то преднамеренно уводят в хаос, то в меланхолию. В искусстве (Сергей Хачатуров считает картину фламандца «всепригодным посланием – аллегорией отчаянного поиска гармонии мира»), как и в жизни, коммуникации это не противоречит, когда участники могут друг дружку слышать.
Источник: