В Третьяковке идет 2-ая за 115 лет столичная ретроспектива Марии Якунчиковой
Основоположник Третьяковской галереи, где проходит выставка, был дядей художницы. Фото агентства «Москва»
И опосля первого открытия музеев в летнюю пору, и на данный момент Третьяковская галерея «залпом» представляла выставок больше, чем все остальные музеи в Москве. На наступающей недельке тут стартуют сходу несколько новейших проектов, а часть успевших открыться в прошедшем году продлили. Посреди их – ретроспектива Марии Якунчиковой-Вебер, приуроченная к 150-летию прожившей всего 32 года художницы. На ней собрали живопись, графику и архивные материалы из музеев, личных собраний.
С одной стороны, хрестоматийно именитая картина «Из окна старенького дома. Введенское» с необыкновенным из-за капителей, обрамляющих пейзаж, ракурсом. С иной – декоративное панно «Осинка и елочка», где осиновые листья – что лампочки на гирлянде и где заместо рисунка Мария Якунчикова (1870–1902) употребляла выжигание. С третьей – цветной офорт «Ужас», этакий мунковский «Вопль» с лицом какой-либо Аленушки. Это собственного рода реперные точки показа. Маленькая жизнь Марии Якунчиковой-Вебер хронологически делится на два периода. В 19 лет ей поставили диагноз «туберкулез» – в том же 1889-м она переехала во Францию, в Рф бывала лишь наездами в летние месяцы, а крайние 18 месяцев гасла в Швейцарии.
Тот вид из усадьбы Введенское она писала уже в пору эмиграции, которая обострила в художнице характерный символистам ретроспективизм. Но у Якунчиковой он был не столько обращен, скажем, к XVIII веку, сколько замешан на личной биографии. В Введенском, что под Звенигородом, прошло ее детство, но этот мир был потерян в 1884 году: усадьбу продали. Ландшафты средней полосы – иной ее лейтмотив: от тех, что она писала в духе лирических пейзажей Поленова (рисовальные вечера которого Якунчикова посещала и с которым была в родстве: он женился на сестре Якунчиковой Наталье), до подчеркнуто декоративных, модерновых вроде тех «Осинки и елочки».
Одну из первых в Рф дам с проф художественным образованием (пусть и в статусе вольнослушательницы Столичного училища живописи, ваяния и зодчества) и первую в Рф художницу, освоившую современный цветной офорт (акватинту), Якунчикову называешь художницей без новомодных колебаний относительно уместности феминитива. Не живописец, а конкретно художница. Которая даже там, где подчинялась эстетическим веяниям Серебряного века, воплощала их полностью дамским почерком. Это искусство наряженной меланхолии – с одной стороны, с ясной декоративной природой, с иной – с тяжелой ностальгией по «родной сторонушке» с ее неброскими пейзажами и дворянскими гнездами (по словам кураторов Ольги Атрощенко и Лены Теркель, современники отмечали дворянское самосознание данной для нас купеческой дочки). «Счастье печалься» – выражение Якунчиковой.
Пейзажи, усадьбы, старенькые церкви, колокольни европейских городов, совершенно – городские уголки с каким-то вдруг очаровывающим однообразием композиционных мотивов, увиденные через окна и двери интерьеры как знак комфортного личного мира: если б в то время были телефоны и соцсети, акк Якунчиковой был бы популярен. Но без того и другого (к счастью) эти рисунки – мемуары, грезы. Фантомы. Приблизительно как мебель начала прошедшего века, которой кураторы сейчас пробуют напомнить о атмосфере усадеб. Некую плотность, осязаемость этому миру, почти во всем воспринимаемому сейчас как греза, присваивают фото.
Их совместно с архивными документами и произведениями художницы сначала 2010-х в различные русские музеи передал внучатый племянник Якунчиковой Александр Ляпин, а когда его не сделалось, дело продолжила его вдова. На в первый раз экспонируемых снимках, которые сделал супруг Якунчиковой Лев Вебер и которые попали в коллекцию Третьяковки, – роскошная женщина на фоне веранд и колонн, этакая модель из грез Борисова-Мусатова (при всем этом понятно, что Якунчикова была высочайшего роста и поэтому в один прекрасный момент даже подменяла в абрамцевской постановке Илью Остроухова… «в роли верзилы-палача»).
В Инженерном корпусе демонстрируют, как художница двигалась от реализма передвижнического толка (не только лишь в пейзажах – здесь выставлены и изготовленные у Поленова различные портретные зарисовки) к модерну. Как еще до роли в устроенной Дягилевым «Выставке российских и финляндских живописцев», до роли в выставках мирискусников и до изготовленных по дягилевскому заказу обложек к «Миру искусства» она пришла к символистским офортам «Неуловимое», «Неисправимое», «Тишь», «Запах», «Ужас», «Череп»… Словом, пришла к отпечаткам эфемерного. Как опосля залитой солнцем и оттого грустной пастели с кладбищем в Мёдоне 1892-го через два-три года она сделала офорт с русским сельским кладбищем, где около перекосившегося креста, кажется, стоит свежайший гроб, – и увела спектр в холодеющую, увядающую осень. Ее жизни оставалось пару лет.
Источник: